Как дела, голубчик?..
10.04.2010 в 16:56
Пишет Когай А.И.:Вступление автораСобственно, квест выполнен
Надеюсь, мне простится то, что я добавил своих персонажей в историю и поместил ваших в один временной отрезок и город? Это показалось мне забавным.
Итак, дело происходит там, где трава высокая-высокая, больше человеческого роста. Там есть море, к которому все хотят как-нибудь сходить, но не ходят, железная дорога - поезда по ней ездят только в одну сторону - синее-синее небо и небольшой городок, где просто запредельно огромное количество сказочников.
nikke-larsen: По тексту, конечно, не скажешь, что Мордекай - антропоморф и гермафродит, но что я могу поделать? В штаны ему заглядывать - рейтинг низкий, а неко-ушки - избито. Про татуировки честно забыл. Гомен. С другой стороны, и придумать про татуировки ничего не смог бы. Единственное, что в голову приходит: "Каждый раз, когда Мордекай видел вечерний поезд, он отмечал это событие, рисуя на руке грибочек..."
Юсуф Масуди: Надеюсь, сын градоначальника достаточно аристократично? Просто отпрыск какого-нибудь графа-герцога показалось мне скучным, ибо всякие бароны в колодцах не живут. А тут у Эварнеса такой папа *___* Хотела рассказать про маму, но она как-то не вписалась в историю. Ну что может быть интересного в жене мэра, которая сидит день-деньской дома и вышивает гобелены по мотивам "Властелина Колец"?
Госпожа Олегерн: Нике Арана все-таки дракон, а не "старуха с драконьим хвостом" Нет, хвост имеется, но когда я стал придумывать, как она его получила, то вырисовывалось что-то совсем уж глупое, вроде: "...однажды эльфы, с которыми Нике поругалась, решили над ней зло подшутить и наутро Арана увидела, что у нее драконий хвост". Поэтому пусть уж лучше так.
Мордекай… Трава там очень высокая – больше человеческого роста, и поэтому дом Мордекая стоял на сваях, и виден был далеко: яркий, красный, в два этажа, а у порога плескалось целое море желтой травы.
Днем там очень жарко, поэтому сверчки и кузнечики прячутся и молчат до самого вечера, пока не заходит солнце. Когда на высокое черное небо высыпают звезды, воздух начинает звенеть от стрекота насекомых и Мордекай достает лютню.
Там одуряюще пахнет цветущими травами, и иногда ветра, обычно северные, непривычные к сухому сладкому запаху, сбиваются с пути и начинают тоскливо подвывать, зовя на помощь. Мордекай тогда надевает свою бесформенную черную шляпу и плащ, выходит из дома и отправляется искать среди высокой травы, пока не найдет приблудный ветер. Когда он находит сбившегося с пути бродягу, то начинает ругаться, и бушует до тех пор, пока вся злость не выкипит. Потом юноша дает ветру звездную карту и показывает, где море.
Там море синее-синее, и теплое, и на небе рисуют белые облака гуашью. Мордекаю до моря идти не с руки, конечно, но он может сесть на крыльцо и подождать, пока не подует южный ветер. Тогда зашелестит трава, пригибаясь к земле, и запахнет водой и солью.
Люди в городе неподалеку очень приветливые и странные: мэр города живет в колодце, маленький лысый толстячок, каждое утро гуляет по карнизам, девочка-цветочница, продает тюльпаны из прошлогоднего снега. Но Мордекаю они нравились, и он выбирался в город не реже раза в неделю, обычно по понедельникам: прикупить что-нибудь вкусненькое на рынке, взять книгу в библиотеке, зайти в гости к старой Нике – хозяйке пекарни на Зеленой Улице.
Вообще, Мордекаю там нравится жить. Он и живет в своем домике на сваях, у железной дороги, и время от времени мечтает о том, чтобы сесть на поезд и поехать к морю.
… Шорх-шорх-шорх.
Она шла, неуклюже переставляя длинные тонкие ноги. Высокая солнечная трава, накрывавшая его с головой, едва доставала ей до колен.
Мордекай выглянул из окна:
- Привет, Марина.
Она улыбнулась.
- Чаю хочешь? Или компот из диких яблок?
- Лучше холодненького.
- Сейчас.
Мордекай скрылся в доме. Она слушала, как он спускается вниз по лестнице на кухню: когти на скребли по половицам. Зазвенела посуда, что-то упало: Мордекаю было неудобно с его звериными лапами управляться с вычурными предметами обихода, столь любимыми в городе.
Через несколько минут он подал ей в окно большое стеклянное ведро, полное компота. Марина осушила его в три глотка и вернула обратно.
- Спасибо.
- Не за что. Ты зачем пришла? - Он высунулся из окна едва ли не по пояс и чуть не упал.
- Мэр приглашает тебя на праздник. Придешь? – Она придержала его ладонью, не давая свалиться вниз.
- Ага. Обязательно.
- И лютню захвати, ладно?
- Хорошо. Правда, я петь не умею.
- Не страшно. Эварнеса попросим. Так мы ждем тебя вечером?
- Да, я приду. – Мордекай улыбнулся, а Марина в очередной раз позавидовала его глазам: удивительно синим, как драгоценные стеклянные колокольчики, которые выдувал ворчливый Нильсен с улицы Стрекоз.
- Тогда до вечера.
- Ага. Пока.
- Пока.
Марина пошла назад, аккуратно переставляя свои длинные тонкие ноги, и тень ее, нескладная, кралась вслед хозяйке, путаясь в высокой желтой траве.
… Железная дорога шла с рассвета – Мордекай не знал, откуда именно – и сворачивала к морю, огибая город по дуге.
Дорога была отлично видна с крыши дома: черно-серая змея, чье длинное тело вытянулось с востока на юго-запад. Кто-то давным-давно рассказывал, что дорогу нарисовал мимопроезжий демиург, шутки ради, а потом пустил по ней гуашевые и акварельные поезда.
Поезда, разноцветные, проезжали обычно два раза в день: рано утром и после обеда. Семичасовые везли людей и сны. Мордекай просыпался в половине седьмого, выбирался на крышу через слуховое окошко и ждал, когда в серо-сиреневых сумерках не промчится тень девяти вагонов со слюдяными окошками: бесшумная, бесплотная, деловитая. Мордекай провожал ее взглядом, пока она не скрывалась за поворотом, а потом отправлялся досыпать.
К трем часам дня мимо проходил второй поезд. В клубах белого дыма – облаков – он неспешно приближался к мордекаеву дому. «Эти поезда делают облака, ты разве не знал? – Говорила однажды Марина. – Они путешествуют по железной дороге, опоясывающую мир, а в машинном отделении в топку кидают заготовки для облаков. Знаешь, такие маленькие синие брикеты, которые, нагреваясь, лопаются, как кукурузные зерна, и из них лезут белые облака и вылетают прямо в трубу»
Мордекай сидел на крыше и раскуривал трубку с кошачьей мятой, когда мимо проезжал поезд, обычно гуашевый. Он двигался медленно, словно тоже утомился от жары, а Мордекай смотрел на него жадно, не отрывая взгляда и даже не моргая. Его тонкие, цвета морского сахара, волосы вставали дыбом, а нос начинал смешно дергаться.
Но вот, облака исчезали в небе, и Мордекай отправлялся в дом, чтобы почитать или сыграть в шахматы с самим собой. На закате он снова забирался на крышу, захватив лютню, в надежде, что пройдет вечерний поезд, тот, что везет снег. Не то чтобы Мордекаю нравился холод, но на поезда смотреть он любил. Но морозы к морю отправляли редко, поэтому по вечерам к стрекоту сверчков присоединялся меланхоличный напев лютни.
Эварнес… Иногда он выходит к южным воротам и смотрит на море. Эварнесу, конечно, ближе до порта, чем Мордекаю, который живет в доме на сваях, но все равно далеко. И даже если было близко, он все равно бы не смог уплыть за горизонт, потому что отец его – мэр, и сам Эварнес тоже когда-нибудь будет градоначальником. Хотя юноше этого не слишком хотелось.
Иногда он выходит к восточным воротам и ждет, когда мимо пройдет поезд. Правда, обычно Эварнес опаздывает, но увидеть хвост акварельной змеи, уползающей за горизонт, время от времени удавалось.
Иногда он выходит через западные ворота в степь, и блуждает в золотистом сумраке, среди высоких трав. Намурлыкивая под нос все известные ему песенки: «Мышкин вальс», «В даль уходят корабли», «Осенний снегопад» или бравурные марши, которые любил его учитель по фехтованию – он поднимает голову вверх, чтобы среди высоких тонких стеблей разглядеть кусочек синего неба.
Иногда он выходит на северную стену и смотрит на море. Только вместо воды – высокая желтая трава, больше человеческого роста, по которой гонит волны ветер. Эварнес, конечно же, видел эту картину тысячи раз, но рано утром, когда одуряюще пахнет летом, он вспоминает, что там, у голубого моря, не будет этого сухого тихого шелеста и запаха меда и полыни, земли и пчел, а только аромат воды и соли, йода и водорослей. И тогда ему становится спокойно и безмятежно, и уже не тянет отправляться на край света под белым парусом.
… На празднике по случаю дня рождения Нике, владелицы булочной с изящной вывеской, Эварнес спел «Балладу о солнце», написанную знаменитым лютнистом более века назад. Старая Нике даже прослезилась, когда услышала песню своей молодости.
Когда веселье было в самом разгаре, пришла Марина, пряча за пазухой подарок: морскую карамель, которой русалки обычно ни с кем не делятся. Но Марина была очень щедрой русалкой.
Эварнес пригласил Марину на танец. Чтобы исполнить «снегопад» ей пришлось наклониться, а ему встать на цыпочки и вытянуть руки вверх, но это ничуть не испортило им настроения.
- Как твои дела? Мы не виделись с прошлой недели, когда ты уезжала к океану, навестить родителей.
- Все хорошо. Мы с мамой и отцом отлично провели время. У них новые соседи: гигантские черепахи. Очень приятная пара, интеллигентные, спокойные. Большая Черепаха, ты знаешь, так у них главу семьи зовут, ученый, доктор наук. Малая Черепаха, его жена, отлично готовит. – Марина болтала без умолку, и улыбалась, сине-зеленые глаза ее сияли, и Эварнесу снова захотелось к морю. – А как ты?
- Потихоньку. Недавно вернулся Май, скоро снова будет давать мне уроки по фехтованию.
- Май вернулся? – Марина зарделась.
Эварнес улыбнулся:
- Ага. Придешь посмотреть, как мы тренируемся?
Марина покраснела еще больше. Эварнес рассмеялся и закружил ее в очередной фигуре «снегопада»
- Я тебе рассказывал? У нас появился новый сказочник. Ее Лим зовут.
- Ты ее уже встречал?
Эварнес покачал головой:
- Она ужасно стеснительная. Папа рассказал, что она случайно вывалилась из окошка поезда, когда ехала к морю. Добралась до города пешком, а дальше идти уже не хочет. Говорит, у нее ножки устали.
- Я могу ее донести, мне не сложно. – Предложила Марина.
- Тебе об этом надо с папой поговорить, Лим только с ним и общается.
- А как она выглядит?
- Нууу… Мне ее описали как очень маленькую, зеленую пони. Папа говорит, у нее челка слишком длинная, прямо-таки вызывающе, и хвост не заплетен. Но ты же знаешь, какой у нас мэр консервативный.
- Ага. – Марина рассмеялась.
Танец кончился, Эварнес с некоторым сожалением отпустил изящную руку русалки и отправился разыскивать отца.
… Шпагу, подаренную Маем перед отъездом, Эварнес хранил очень бережно и обнажал нечасто. Еще бы, ведь такое оружие! А вдруг зазубрина появится, или, не приведи солнце, шпага сломается? Конечно, Эварнес тщательно ухаживал за ней, но тренироваться предпочитал с деревянным мечом.
А когда учитель Май вернулся из поездки к гномам, глупому ученику досталось на орехи. Эварнес тогда еще обиделся: ведь он так старался сохранить подарок!
С тех пор прошло около десяти лет, и сейчас Эварнес очень часто фехтует именно шпагой Мая, однако трепетного отношения к подарку учителя этот факт не отменяет. Но зато Эварнес больше не боится, что оружие сломается.
… Каждое утро, по дороге в университет, Эварнес проходит мимо колодца, где живет его отец. Юноша спускается по веревке в прохладную полутьму, отдает отцу завтрак, заботливо приготовленный матерью, и слушает очередную порцию сплетен, которых мэр города знает несметное количество. Сам он обычно молчит.
Вечером, возвращаясь после занятий, Эварнес снова навещает отца, и ужинают слойками, купленными юношей по дороге. Рассказывая мэру о прошедшем дне, Эварнес часто ловит себя на мысли, что жить в колодце не так уж и плохо. И не сыро тут на самом деле, хотя света маловато, зато звезды со дна видны даже днем. Однако когда слойки с повидлом заканчиваются, Эварнес решает, что мэром быть ему пока все-таки не хочется и мысленно желает отцу жить долго-долго.
Нике АранаНике жила в городе вот уже сто пятнадцать лет – изрядный срок даже для домоседов-драконов.
Конечно, о том что Нике Арана, владелица лучшей кондитерской в городе – дракон, никто не знал. Хотя многие догадывались, особенно глядя на толстый черно-золотой хвост, выглядывавший из-под ярких хлопковых юбок морщинистой старушки, с лицом, как печеное яблоко. Однако о промахе Нике все деликатно умалчивали, и сама Арана пребывала в счастливом заблуждении о том, что прекрасно замаскировалась.
Впрочем, несмотря на драконью сущность и хвост, Нике любили. По большей части, конечно, из-за ее восхитительной выпечки, потому что сама хозяйка кондитерской была дамой желчной, язвительной и даже еще более вредной, чем старый Нильсен-стеклодув. Зато пирожки с голубикой и слойки с крыжовенный вареньем в «Седьмом Самолете» - так называлось заведение старой драконихи – были просто объедение, а по понедельникам, когда пеклись сливочные пирожные с йогуртовым кремом, в кондитерскую заглядывал даже отшельник-Мордекай. Арана всегда откладывала ему парочку пирожных, также как и Эварнесу, сыну нынешнего градоначальника. Она ведь, на самом деле была довольно доброй и заботливой, хотя тщательно скрывала это.
… Почему кондитерская а Зеленой улице называется «Седьмой Самолет», и кто этот Самолет вообще такой, - никто не знал. Когда спрашивали Нике, та только смеялась своим пергаментным старушечьим смехом, больше похожим на кашель. Хе-хе-хе. Ее помощница, русалка по имени Марина, пожимала плечами:
- Мне она ничего не говорит. По-моему, Нике сама не знает, кто такой господин Самолет.
Из подсобки доносится высокий и пронзительный голос Араны:
- Марина, лентяйка! Довольно с Лим болтать, обслужи-ка лучше нашего будущего кострового-архивариуса!
И русалка, виновато улыбнувшись стеснительной Лим, осторожно поворачивается к Кеву, седому одноглазому пирату, чье судно захватили питеры пены и бабочки.
- Как твои дела? – Спрашивала русалка. – Все еще не хочешь возвращаться в порт?
Пират сокрушенно качал головой:
- Бесполезное это дело, милая! Там корабль мой, драгоценную «Бурю ветров», уже перекрасили в розовый, тысячу акул мне в брюхо! Мне же стыдно будет людям в глаза смотреть! Так что я лучше тут…
Марина сочувственно кивает и предлагает Кеву любимые его булочки с маком, от себя добавляя пару леденцов из ячменного сахара.
Старуха Нике дергает Марину за рукав – а она, кстати, довольно высокая, достает русалке до пояса – и подает ей поднос с пирожными, и ворчит:
- Эх, Марина, Марина! Ты никогда не научишься печь круассаны с шоколадом и слойки с яблоком, если будешь все время болтать.
И сердито стучала по полу хвостом.
Марина же только улыбалась, упаковывала пирожные в разноцветные пакетики из рисовой бумаги, которую хозяйка пекарни раскрашивала собственноручно.
… Вообще-то, Нике Арана терпеть не могла праздновать дни рождения. Ворчала:
- Это так утомительно! Пиши приглашения всем этим дармоедам, готовь потом всю ночь на эту толпу, а наутро слушай все их дурацкие поздравления и получай бесполезные подарки! Тьфу! Пустая трата времени и сил.
Но день рождения свой, седьмого июля, исправно праздновала. Рассылала за неделю приглашения, накануне вечером пекла сливочные пирожные, доставала свой самый лучший наряд: шелковое платье, красивое, хотя изрядно поеденное молью, с кошками и стрекозами по подолу.
Но в тот год владелице кондитерской справить день рождения не удалось – заболела. Три недели провела в постели с очень низкой температурой: сто тридцать семь вместо положенных ста восьмидесяти четырех. Бедняга Марина, которая ухаживала за Нике, ужасно волновалась и уменьшилась на целых семь сантиметров.
Мэр города, узнавший о том, что дракониха Арана заболела и праздника не будет, опечалился и долго плакал, и даже затопил свое жилище, и ему пришлось перебираться к жене и сыну из любимого колодца.
Потом был издан указ готовиться к празднику: запоздалому дню рождения Нике. Счета оплачивались из городской казны, поэтому устроители торжества, марина и птичка Константина, ни в чем не экономили. Приготовления шли с королевским размахом, а любая мало-мальски завалящая кухарка сочла долгом приготовить свое лучшее блюдо, внося вклад в приготовления. На улицы вынесли столы, и даже сам мэр, отремонтировавший к тому времени свой колодец, собственноручно накрывал их яблочно-зелеными скатертями.
Когда старуха Нике, от которой тщательно скрывались приготовления, увидела подарок, то едва не прослезилась. Но драконихи, прожившие на свете триста лишним лет – триста сорок пять, если быть точным – не плачут, поэтому Арана лишь поворчала.
- Делать им больше нечего, ради старухи так надрываться!
Все сочли, что ворчливой старой перечнице Нике Арана, владелице роскошного драконьего хвоста, понравился сюрприз.
URL записиНадеюсь, мне простится то, что я добавил своих персонажей в историю и поместил ваших в один временной отрезок и город? Это показалось мне забавным.
Итак, дело происходит там, где трава высокая-высокая, больше человеческого роста. Там есть море, к которому все хотят как-нибудь сходить, но не ходят, железная дорога - поезда по ней ездят только в одну сторону - синее-синее небо и небольшой городок, где просто запредельно огромное количество сказочников.
nikke-larsen: По тексту, конечно, не скажешь, что Мордекай - антропоморф и гермафродит, но что я могу поделать? В штаны ему заглядывать - рейтинг низкий, а неко-ушки - избито. Про татуировки честно забыл. Гомен. С другой стороны, и придумать про татуировки ничего не смог бы. Единственное, что в голову приходит: "Каждый раз, когда Мордекай видел вечерний поезд, он отмечал это событие, рисуя на руке грибочек..."
Юсуф Масуди: Надеюсь, сын градоначальника достаточно аристократично? Просто отпрыск какого-нибудь графа-герцога показалось мне скучным, ибо всякие бароны в колодцах не живут. А тут у Эварнеса такой папа *___* Хотела рассказать про маму, но она как-то не вписалась в историю. Ну что может быть интересного в жене мэра, которая сидит день-деньской дома и вышивает гобелены по мотивам "Властелина Колец"?
Госпожа Олегерн: Нике Арана все-таки дракон, а не "старуха с драконьим хвостом" Нет, хвост имеется, но когда я стал придумывать, как она его получила, то вырисовывалось что-то совсем уж глупое, вроде: "...однажды эльфы, с которыми Нике поругалась, решили над ней зло подшутить и наутро Арана увидела, что у нее драконий хвост". Поэтому пусть уж лучше так.
Мордекай… Трава там очень высокая – больше человеческого роста, и поэтому дом Мордекая стоял на сваях, и виден был далеко: яркий, красный, в два этажа, а у порога плескалось целое море желтой травы.
Днем там очень жарко, поэтому сверчки и кузнечики прячутся и молчат до самого вечера, пока не заходит солнце. Когда на высокое черное небо высыпают звезды, воздух начинает звенеть от стрекота насекомых и Мордекай достает лютню.
Там одуряюще пахнет цветущими травами, и иногда ветра, обычно северные, непривычные к сухому сладкому запаху, сбиваются с пути и начинают тоскливо подвывать, зовя на помощь. Мордекай тогда надевает свою бесформенную черную шляпу и плащ, выходит из дома и отправляется искать среди высокой травы, пока не найдет приблудный ветер. Когда он находит сбившегося с пути бродягу, то начинает ругаться, и бушует до тех пор, пока вся злость не выкипит. Потом юноша дает ветру звездную карту и показывает, где море.
Там море синее-синее, и теплое, и на небе рисуют белые облака гуашью. Мордекаю до моря идти не с руки, конечно, но он может сесть на крыльцо и подождать, пока не подует южный ветер. Тогда зашелестит трава, пригибаясь к земле, и запахнет водой и солью.
Люди в городе неподалеку очень приветливые и странные: мэр города живет в колодце, маленький лысый толстячок, каждое утро гуляет по карнизам, девочка-цветочница, продает тюльпаны из прошлогоднего снега. Но Мордекаю они нравились, и он выбирался в город не реже раза в неделю, обычно по понедельникам: прикупить что-нибудь вкусненькое на рынке, взять книгу в библиотеке, зайти в гости к старой Нике – хозяйке пекарни на Зеленой Улице.
Вообще, Мордекаю там нравится жить. Он и живет в своем домике на сваях, у железной дороги, и время от времени мечтает о том, чтобы сесть на поезд и поехать к морю.
… Шорх-шорх-шорх.
Она шла, неуклюже переставляя длинные тонкие ноги. Высокая солнечная трава, накрывавшая его с головой, едва доставала ей до колен.
Мордекай выглянул из окна:
- Привет, Марина.
Она улыбнулась.
- Чаю хочешь? Или компот из диких яблок?
- Лучше холодненького.
- Сейчас.
Мордекай скрылся в доме. Она слушала, как он спускается вниз по лестнице на кухню: когти на скребли по половицам. Зазвенела посуда, что-то упало: Мордекаю было неудобно с его звериными лапами управляться с вычурными предметами обихода, столь любимыми в городе.
Через несколько минут он подал ей в окно большое стеклянное ведро, полное компота. Марина осушила его в три глотка и вернула обратно.
- Спасибо.
- Не за что. Ты зачем пришла? - Он высунулся из окна едва ли не по пояс и чуть не упал.
- Мэр приглашает тебя на праздник. Придешь? – Она придержала его ладонью, не давая свалиться вниз.
- Ага. Обязательно.
- И лютню захвати, ладно?
- Хорошо. Правда, я петь не умею.
- Не страшно. Эварнеса попросим. Так мы ждем тебя вечером?
- Да, я приду. – Мордекай улыбнулся, а Марина в очередной раз позавидовала его глазам: удивительно синим, как драгоценные стеклянные колокольчики, которые выдувал ворчливый Нильсен с улицы Стрекоз.
- Тогда до вечера.
- Ага. Пока.
- Пока.
Марина пошла назад, аккуратно переставляя свои длинные тонкие ноги, и тень ее, нескладная, кралась вслед хозяйке, путаясь в высокой желтой траве.
… Железная дорога шла с рассвета – Мордекай не знал, откуда именно – и сворачивала к морю, огибая город по дуге.
Дорога была отлично видна с крыши дома: черно-серая змея, чье длинное тело вытянулось с востока на юго-запад. Кто-то давным-давно рассказывал, что дорогу нарисовал мимопроезжий демиург, шутки ради, а потом пустил по ней гуашевые и акварельные поезда.
Поезда, разноцветные, проезжали обычно два раза в день: рано утром и после обеда. Семичасовые везли людей и сны. Мордекай просыпался в половине седьмого, выбирался на крышу через слуховое окошко и ждал, когда в серо-сиреневых сумерках не промчится тень девяти вагонов со слюдяными окошками: бесшумная, бесплотная, деловитая. Мордекай провожал ее взглядом, пока она не скрывалась за поворотом, а потом отправлялся досыпать.
К трем часам дня мимо проходил второй поезд. В клубах белого дыма – облаков – он неспешно приближался к мордекаеву дому. «Эти поезда делают облака, ты разве не знал? – Говорила однажды Марина. – Они путешествуют по железной дороге, опоясывающую мир, а в машинном отделении в топку кидают заготовки для облаков. Знаешь, такие маленькие синие брикеты, которые, нагреваясь, лопаются, как кукурузные зерна, и из них лезут белые облака и вылетают прямо в трубу»
Мордекай сидел на крыше и раскуривал трубку с кошачьей мятой, когда мимо проезжал поезд, обычно гуашевый. Он двигался медленно, словно тоже утомился от жары, а Мордекай смотрел на него жадно, не отрывая взгляда и даже не моргая. Его тонкие, цвета морского сахара, волосы вставали дыбом, а нос начинал смешно дергаться.
Но вот, облака исчезали в небе, и Мордекай отправлялся в дом, чтобы почитать или сыграть в шахматы с самим собой. На закате он снова забирался на крышу, захватив лютню, в надежде, что пройдет вечерний поезд, тот, что везет снег. Не то чтобы Мордекаю нравился холод, но на поезда смотреть он любил. Но морозы к морю отправляли редко, поэтому по вечерам к стрекоту сверчков присоединялся меланхоличный напев лютни.
Эварнес… Иногда он выходит к южным воротам и смотрит на море. Эварнесу, конечно, ближе до порта, чем Мордекаю, который живет в доме на сваях, но все равно далеко. И даже если было близко, он все равно бы не смог уплыть за горизонт, потому что отец его – мэр, и сам Эварнес тоже когда-нибудь будет градоначальником. Хотя юноше этого не слишком хотелось.
Иногда он выходит к восточным воротам и ждет, когда мимо пройдет поезд. Правда, обычно Эварнес опаздывает, но увидеть хвост акварельной змеи, уползающей за горизонт, время от времени удавалось.
Иногда он выходит через западные ворота в степь, и блуждает в золотистом сумраке, среди высоких трав. Намурлыкивая под нос все известные ему песенки: «Мышкин вальс», «В даль уходят корабли», «Осенний снегопад» или бравурные марши, которые любил его учитель по фехтованию – он поднимает голову вверх, чтобы среди высоких тонких стеблей разглядеть кусочек синего неба.
Иногда он выходит на северную стену и смотрит на море. Только вместо воды – высокая желтая трава, больше человеческого роста, по которой гонит волны ветер. Эварнес, конечно же, видел эту картину тысячи раз, но рано утром, когда одуряюще пахнет летом, он вспоминает, что там, у голубого моря, не будет этого сухого тихого шелеста и запаха меда и полыни, земли и пчел, а только аромат воды и соли, йода и водорослей. И тогда ему становится спокойно и безмятежно, и уже не тянет отправляться на край света под белым парусом.
… На празднике по случаю дня рождения Нике, владелицы булочной с изящной вывеской, Эварнес спел «Балладу о солнце», написанную знаменитым лютнистом более века назад. Старая Нике даже прослезилась, когда услышала песню своей молодости.
Когда веселье было в самом разгаре, пришла Марина, пряча за пазухой подарок: морскую карамель, которой русалки обычно ни с кем не делятся. Но Марина была очень щедрой русалкой.
Эварнес пригласил Марину на танец. Чтобы исполнить «снегопад» ей пришлось наклониться, а ему встать на цыпочки и вытянуть руки вверх, но это ничуть не испортило им настроения.
- Как твои дела? Мы не виделись с прошлой недели, когда ты уезжала к океану, навестить родителей.
- Все хорошо. Мы с мамой и отцом отлично провели время. У них новые соседи: гигантские черепахи. Очень приятная пара, интеллигентные, спокойные. Большая Черепаха, ты знаешь, так у них главу семьи зовут, ученый, доктор наук. Малая Черепаха, его жена, отлично готовит. – Марина болтала без умолку, и улыбалась, сине-зеленые глаза ее сияли, и Эварнесу снова захотелось к морю. – А как ты?
- Потихоньку. Недавно вернулся Май, скоро снова будет давать мне уроки по фехтованию.
- Май вернулся? – Марина зарделась.
Эварнес улыбнулся:
- Ага. Придешь посмотреть, как мы тренируемся?
Марина покраснела еще больше. Эварнес рассмеялся и закружил ее в очередной фигуре «снегопада»
- Я тебе рассказывал? У нас появился новый сказочник. Ее Лим зовут.
- Ты ее уже встречал?
Эварнес покачал головой:
- Она ужасно стеснительная. Папа рассказал, что она случайно вывалилась из окошка поезда, когда ехала к морю. Добралась до города пешком, а дальше идти уже не хочет. Говорит, у нее ножки устали.
- Я могу ее донести, мне не сложно. – Предложила Марина.
- Тебе об этом надо с папой поговорить, Лим только с ним и общается.
- А как она выглядит?
- Нууу… Мне ее описали как очень маленькую, зеленую пони. Папа говорит, у нее челка слишком длинная, прямо-таки вызывающе, и хвост не заплетен. Но ты же знаешь, какой у нас мэр консервативный.
- Ага. – Марина рассмеялась.
Танец кончился, Эварнес с некоторым сожалением отпустил изящную руку русалки и отправился разыскивать отца.
… Шпагу, подаренную Маем перед отъездом, Эварнес хранил очень бережно и обнажал нечасто. Еще бы, ведь такое оружие! А вдруг зазубрина появится, или, не приведи солнце, шпага сломается? Конечно, Эварнес тщательно ухаживал за ней, но тренироваться предпочитал с деревянным мечом.
А когда учитель Май вернулся из поездки к гномам, глупому ученику досталось на орехи. Эварнес тогда еще обиделся: ведь он так старался сохранить подарок!
С тех пор прошло около десяти лет, и сейчас Эварнес очень часто фехтует именно шпагой Мая, однако трепетного отношения к подарку учителя этот факт не отменяет. Но зато Эварнес больше не боится, что оружие сломается.
… Каждое утро, по дороге в университет, Эварнес проходит мимо колодца, где живет его отец. Юноша спускается по веревке в прохладную полутьму, отдает отцу завтрак, заботливо приготовленный матерью, и слушает очередную порцию сплетен, которых мэр города знает несметное количество. Сам он обычно молчит.
Вечером, возвращаясь после занятий, Эварнес снова навещает отца, и ужинают слойками, купленными юношей по дороге. Рассказывая мэру о прошедшем дне, Эварнес часто ловит себя на мысли, что жить в колодце не так уж и плохо. И не сыро тут на самом деле, хотя света маловато, зато звезды со дна видны даже днем. Однако когда слойки с повидлом заканчиваются, Эварнес решает, что мэром быть ему пока все-таки не хочется и мысленно желает отцу жить долго-долго.
Нике АранаНике жила в городе вот уже сто пятнадцать лет – изрядный срок даже для домоседов-драконов.
Конечно, о том что Нике Арана, владелица лучшей кондитерской в городе – дракон, никто не знал. Хотя многие догадывались, особенно глядя на толстый черно-золотой хвост, выглядывавший из-под ярких хлопковых юбок морщинистой старушки, с лицом, как печеное яблоко. Однако о промахе Нике все деликатно умалчивали, и сама Арана пребывала в счастливом заблуждении о том, что прекрасно замаскировалась.
Впрочем, несмотря на драконью сущность и хвост, Нике любили. По большей части, конечно, из-за ее восхитительной выпечки, потому что сама хозяйка кондитерской была дамой желчной, язвительной и даже еще более вредной, чем старый Нильсен-стеклодув. Зато пирожки с голубикой и слойки с крыжовенный вареньем в «Седьмом Самолете» - так называлось заведение старой драконихи – были просто объедение, а по понедельникам, когда пеклись сливочные пирожные с йогуртовым кремом, в кондитерскую заглядывал даже отшельник-Мордекай. Арана всегда откладывала ему парочку пирожных, также как и Эварнесу, сыну нынешнего градоначальника. Она ведь, на самом деле была довольно доброй и заботливой, хотя тщательно скрывала это.
… Почему кондитерская а Зеленой улице называется «Седьмой Самолет», и кто этот Самолет вообще такой, - никто не знал. Когда спрашивали Нике, та только смеялась своим пергаментным старушечьим смехом, больше похожим на кашель. Хе-хе-хе. Ее помощница, русалка по имени Марина, пожимала плечами:
- Мне она ничего не говорит. По-моему, Нике сама не знает, кто такой господин Самолет.
Из подсобки доносится высокий и пронзительный голос Араны:
- Марина, лентяйка! Довольно с Лим болтать, обслужи-ка лучше нашего будущего кострового-архивариуса!
И русалка, виновато улыбнувшись стеснительной Лим, осторожно поворачивается к Кеву, седому одноглазому пирату, чье судно захватили питеры пены и бабочки.
- Как твои дела? – Спрашивала русалка. – Все еще не хочешь возвращаться в порт?
Пират сокрушенно качал головой:
- Бесполезное это дело, милая! Там корабль мой, драгоценную «Бурю ветров», уже перекрасили в розовый, тысячу акул мне в брюхо! Мне же стыдно будет людям в глаза смотреть! Так что я лучше тут…
Марина сочувственно кивает и предлагает Кеву любимые его булочки с маком, от себя добавляя пару леденцов из ячменного сахара.
Старуха Нике дергает Марину за рукав – а она, кстати, довольно высокая, достает русалке до пояса – и подает ей поднос с пирожными, и ворчит:
- Эх, Марина, Марина! Ты никогда не научишься печь круассаны с шоколадом и слойки с яблоком, если будешь все время болтать.
И сердито стучала по полу хвостом.
Марина же только улыбалась, упаковывала пирожные в разноцветные пакетики из рисовой бумаги, которую хозяйка пекарни раскрашивала собственноручно.
… Вообще-то, Нике Арана терпеть не могла праздновать дни рождения. Ворчала:
- Это так утомительно! Пиши приглашения всем этим дармоедам, готовь потом всю ночь на эту толпу, а наутро слушай все их дурацкие поздравления и получай бесполезные подарки! Тьфу! Пустая трата времени и сил.
Но день рождения свой, седьмого июля, исправно праздновала. Рассылала за неделю приглашения, накануне вечером пекла сливочные пирожные, доставала свой самый лучший наряд: шелковое платье, красивое, хотя изрядно поеденное молью, с кошками и стрекозами по подолу.
Но в тот год владелице кондитерской справить день рождения не удалось – заболела. Три недели провела в постели с очень низкой температурой: сто тридцать семь вместо положенных ста восьмидесяти четырех. Бедняга Марина, которая ухаживала за Нике, ужасно волновалась и уменьшилась на целых семь сантиметров.
Мэр города, узнавший о том, что дракониха Арана заболела и праздника не будет, опечалился и долго плакал, и даже затопил свое жилище, и ему пришлось перебираться к жене и сыну из любимого колодца.
Потом был издан указ готовиться к празднику: запоздалому дню рождения Нике. Счета оплачивались из городской казны, поэтому устроители торжества, марина и птичка Константина, ни в чем не экономили. Приготовления шли с королевским размахом, а любая мало-мальски завалящая кухарка сочла долгом приготовить свое лучшее блюдо, внося вклад в приготовления. На улицы вынесли столы, и даже сам мэр, отремонтировавший к тому времени свой колодец, собственноручно накрывал их яблочно-зелеными скатертями.
Когда старуха Нике, от которой тщательно скрывались приготовления, увидела подарок, то едва не прослезилась. Но драконихи, прожившие на свете триста лишним лет – триста сорок пять, если быть точным – не плачут, поэтому Арана лишь поворчала.
- Делать им больше нечего, ради старухи так надрываться!
Все сочли, что ворчливой старой перечнице Нике Арана, владелице роскошного драконьего хвоста, понравился сюрприз.